...Он сидел на простом деревянном стуле, в глубине старой унылой комнаты и смотрел сквозь огромное окно, из странного хрусталя, на город, простирающийся до горизонта. Серый туман, опускавшийся с неба, плыл над влажными крышами, над трубами, над полумертвыми деревьями, над полупустыми мостовыми и забранными в бетон шоссе. Город жил своей жизнью — люди спешили, заканчивался очередной день. Потоки машин, а видны были только их огни, плыли в тумане и напоминали ему отсюда, издалека и сверху, процессии с факелами. Длинные процессии, то ли похорон, то ли странных обрядов, бесконечно движущиеся в безмолвии, в разных направлениях.

     Взгляд его ничего не выражал. Ни усталости ни скуки. Он сидел и просто смотрел, чуть склонив голову. Он ждал. Жал и его пес, если так можно было назвать огромную собаку, породу которой, лишь условно можно назвать догом. На самом деле, от дога у нее были только черные очертания фигуры, но всякий хоть немного смыслящий в магии мог бы сказать, что это некий зверь, лишь сейчас принявшем форму дога. Дог лежал чуть поодаль от него, положив голову на лапы тоже смотрел на город.

     Скрипнула дверь. Ни он, не пес не вздрогнули. Они знали кто мог прийти и знали, что войти сюда мог бы только этот человек.

     Она вошла. Она молча встала между ними и городом. Черное платье с узким корсетом, и широкое книзу — наподобие старинных, было на ней. Бледное лицо ее было бледнее обычного. Легко подошла к нему. Опустилась на колени. Посмотрела ему в глаза. Что выражал ее взгляд? Уже ничего... Он не пошевелился и ничто не дрогнуло в нем, лишь зрачке глаз, немного, совсем чуть чуть сузились. И точно так же, сузились зрачки столь же неподвижной, как и ее хозяин собаки. Все так же молча, без вздоха, вошедшая положила голову на колени неповижно сидящему на стуле.

     Так женщина кладет голову на плаху.

     Противоестественно: со смирением к смерти, но все так же женственно и грациозно.

     Потом она, не поднимая головы, расстегнула молнию на спине, обнажив узкий, белеющий в сумраке, треугольник спины, положила руки себе на плечи и, не дернув, а медленно, очень медленно, обнажила плечи.

     Странный жест, выражающий покорность, но в тоже время, эта незащищенная спина имела огромную власть над ним.

     И опять в комнате все замерло. Только там, за окном, где-то внизу в сером тумане, свершая тайное колдовство, плыли невидимые вереницы всадников с факелами в руках. А может, это были просто машины.

     Он положил руку ей на спину. Он опять простил ее.

     Он чуть повернул голову и взглянул на собаку. Дог поднялася и бесшумно вышел из комнаты. Оставшиеся в комнате знали, что там, за дверью, собака легла на пороге, но уже по-другому, не спокойно, отдыхая, она легла, как сфинкс, охраняющий тайны мертвых песков — подняв голову и напряженно наблюдая темноту.

     И пока она лежала там — никто из смертных и даже сама смерть не смели преступить порог этой комнаты. Смертные потому, что нашли бы смерть, а смерть потому, что собака слишком многих ввела в ее черные ворота — и тем самым смерть была чем-то обязана этому демону в облике черного дога. И когда он лежал, так охраняя их порог, она, повинуясь негласному и не скрепленному между ними ничем, а поэтому и нерушимому договору, отдавала долг и всегда проходила мимо...